История одной любви

Один я щас остался... совсем один. Старуха моя, того... уехала к сестре.
Сестра у ей болеет... каждую осень. Телеграмму шлет: "При смерти я!" Лет сорок уж помирает.
Говорю ей: "Что ж ты, поганка, делаешь? Я и так об одной ноге - ты опять норовишь сбежать. А куры на ком? А корова? А поросенок?!" - "Я договорилася".
Договорилася она. Вот что творит, падло. Думаю развестись. А на что она щас?.. Всё уж. От их щас одно беспокойство.
Зуб у ей летом болел. Думал: в гроб лягу. Враз заболел. Днем ходила - ничего, все зубы на месте. Ночью дергаться стала. Дергатся и дергатся. Твою мать! Что ж такое? А ну? Встал, свет зажег - раздуло у ей лицо - не признаешь. Ей-бо! Уже пошло на мою подушку.
- Помираю! Помираю!
- Чего, - говорю, - несешь? Кто от зуба помер? Сестра-аферистка сорок лет никак не помрет, и ты туда же. Что я тебе? Четыре утра! Куды я тебе? Кого-чего?! Спи знай!
Утром у ей рот набок, язык не пролазит. Так-то говорит - не поймешь что, а тут вовсе: мы-мы. Чего "мы"?
Дескать, в больницу ее отвези. Щас!! С утра кровельщик обещался подойти насчет сеней, изгородь на задках покосилась, козлы править надо. Я все брошу - в больницу попрусь. Туда пять километров да обратно... шесть. Пятьдесят шесть километров! Бензин дороже молока! Кто повезет?
Легче без зубов жить. Ей-бо! А на что они? Цены щас - все одно ничего не укусишь. Куды я поеду?! Зачем? Кого-чего?!
Пошел. Машины в разгоне все, и лошадей нету ни одной. Ни одной! Какая где. И что теперь делать? И где взять?!
Она: "Мы-мы".
Говорю:
- Замолчи! Не трепли невров!
Замолкла. Еще хуже - не поймешь, живая - нет. Потрогал - теплая еще. Плохо, ходить не может. Силится встать, а ей в голову отдает. А что я тебе?! Куды я? Кого-чего?! И что я могу сделать с одной ногой?
Пошел в сарай, от Ирки коляска осталася, от внучки. Крышу проели крысы, сиденье крепкое. Что ему? Весной навоз только возил, и все. Соломы бросил пучок, подогнал к крыльцу.
Теперь ее перетащить надо! А в ей пудов шесть! Ей-бо! В сестре шесть и в ей. Аферистки. Шесть пудов целиком не поднять мне... только частями. Твою мать-то!
Соседку кликнул. Подтащили как-то. Хорошо, крыльцо высокое - прямо перевалили в коляску... Немецкая коляска. Рассчитано все... на шесть кило. Тут - шесть пудов! Колеса не вертются.
Смазал солидолом. Соседка над душой стоит, ахает. Стерва! Нашла когда ахать. Костылем отодвинул ее... по спине. Куды ты лезешь? Что ты ахаешь?! Помогла - пошла на хрен!
Отъехали с километр - дождь. Ни одной тучи на небе. Откуда дождь?!. Соседка подгадила. У ей глаз дурной. Куры дохнут. "Хорек, хорек". Какой хрен хорек? Чуть ветер с ее стороны - дышать нечем. У ей даже колорадский жук не держится. У всех путных людей картошка облеплена, у ей - ни одного.
Льет и льет дождь, конца нету. Глина под ногами, склизь. Ее пиджаком прикрыл, сам до нитки в одну минуту... Ну, едем. Кто едет, конечно, кто идет. Навстречу Олюшка-спекулянтка тащится. У ей зять у нас с краю живет, Ванька. Ты не помнишь, давно уж было. За бутылку взялся голым вдоль деревни пробечь. А мужики подгадали - в аккурат бабы вечером коров гонют с того конца. Загнали его в крапиву. Измуздыкали так - прибежал, не поймешь, где зад, где перед. Так вздулось все. Рот нашли, тогда определили... где зад.
Олюшка навострилась сразу:
- И что везешь?.. - Спекулянтка, собака.
- Что? А ты не знаш?.. С час назад объявили по радио: старух порченых меняют на телевизоры.
- Шутишь.
- Каки шутки?
Она под пиджак глянула, моя там: "Мы-мы". И эта готовая, тоже: "Мы-мы".
Говорю:
- Что ты топчешься, собака? Дуй бегом, Ванька тебя заждался с коляской.
Разворачивается, как даст ходу назад.
- Эй! Подмогни хоть маленько.
И де? Ее не видно уже. Твою мать-то... Иду кое-как, кувыркаюсь. Вот он, мосток-то! Где Петька Шерстков руку сломал. Девок пугал. Девки сзади шли, он забрался под мосток. Подходят они, он: у-у-у!.. Дурак-то, твою мать. У их сумка с солью пуда на два - ух вниз по башке ему. Он в овраг и боком об корень березовый - два ребра погнул... И руку сломал... через месяц где-то.
Вот он, мосток-то, внизу. Чую, щас перевернемся. Ей-бо, перевернемся! И что делать? Объезда нету. И что я?! Куды? Кого-чего?!. Бросить все да развестись к чертовой матери.
Она: "Мы-мы". Дескать, не бросай. Я, дескать, за тобой горшки носила, когда ногу потерял, дескать, поседела через тебя... Ну, што и дети на ей были, и я взвалился... Говорю:
- Что было, то прошло. Прощай... на всякий случай.
Костылем уперся - тормозю. Как съехали?! Не пойму. Мосток перешли. Теперь вверх! А куды я с одной ногой?! Что я?! Кого-чего? Не подняться мне!!
Выперся как-то. Ноги не держат. Тащусь дальше. Слышу - хрусть. Чтой-то?.. Костыль треснул. Твою мать! Ложись, помирай... И тут коляска как задергается. "Все, - думаю, - агония у ей началась". Заплакал, ей-бо! Чего же? Сорок лет прожили. За сорок! За сорок. Поворачиваюсь попрощаться, пока не остыла, - она смеется лежит!.. Я в глине весь, как в говне.
И вот все у ей так. Когда сгорели в шестьдесятом году, стоим в исподнем у головешек - она смеяться давай. Думал, рехнулась. А это в ей, значит, поперек судьбы чтоб. Ума-то нету.
А мне какой смех? На култышке три километра. Быстрей на пузе вокруг земли. Твою мать-то совсем! И что я?! Как дойтить?! Кого-чего?
Ну, пришли. Врач чего-то на месте оказался. Молодой еще, трезвый... ума-то нету. Сразу руки мыть, инструментов ей в рот натыкал - чик! Готово!
Она: "Ой!"
Он:
- Всё! Следующий!
В Москве учился... ума-то нету. А у ей вишь что, в десне рыбья кость застряла. Так жрать горазда! Я-то сижу, подо мной лужа, с чего натекло, всем не объяснишь. Костыль сломал, култышку истер в кровь. А в следующий раз у ей баранья кость застрянет?!. Мне помирай?
Думаю развестись... С утра ухлестала. Когда будет? А ну дождь?! А ну пожар?! Что я один? Куды?! Кого-чего?! Дура чертова, собака!
Ктой-то там на дороге показался. Глянь, не моя?

Проверьте домен